Изначально Стравинский ориентировался на православное церковное пение и даже писал партии на церковнославянский текст. Однако с получением заказа из Бостона он решил перетекстовать уже написанные эпизоды: возможно, поэтому в третьей части симфонии Laudate Dominum звучит несколько нелогично — вполне возможно, что на месте латинской фразы изначально стояло «Господи, помилуй». Это не смущало композитора. Он всегда подчеркивал отстраненность своей музыки от того или иного конкретного богослужения: для него важен был образ Бога и человека, с Богом говорящего на том языке, на котором он привык это делать.

Фрасивулос Георгеадис, один из крупнейших специалистов по византийской музыке

Когда слово на протяжении многих столетий неразрывно связано с религией, будь то церковно-славянский язык или латынь, оно приобретает особенный вес. Использование такого языка в музыкальном сочинении сразу отстраняет слушателя, выстраивает определенную дистанцию между sacrum и profanum, миром небесным и миром дольним, земным.

Духовная музыка для Стравинского без слова немыслима. Он изучал всевозможные типы ветхозаветных покаянных текстов, которые использовались в церковной практике, — даже выписывал «Музыку плачей на последние три дня Страстной седмицы». Он подробно вникал в особенности произношения древнееврейского языка — и так формировал свою собственную систему знаков и символов, через которые потом транслировал смыслы. Музыку Стравинский воспринимал как проявление Духа, а слова — как этого Духа символы.